Невеста для варвара - Страница 58

— Как ты полагаешь, Иван Арсентьевич, — сейчас спросил он, — ясачные люди супротив власти взбунтовались или же меж собою распрю затеяли?

— Утром снаряди лазутчиков, — уклонился Головин от прямого ответа. — Пускай обойдут прибрежную тундру, сыщут стойбища оленьих людей и разузнают, что здесь сотворилось.

— Добро, командор… Только сдается мне, война здесь лютая. Туземцы отчаялись либо так осмелели, что, сыска и наказания не страшась, государево зимовье подпалили. И куда охрана подевалась? Ясак бросила и драпанула от бунтарей?

— Возможно, и драпанула…

— Коль казаки бегут, как же мы пойдем сквозь воюющие землицы? И сыщем ли оленьи упряжки с нартами? Найдем ли проводников толковых?

— Ежели есть иные соображения, сказывай, — отозвался Головин.

— Не лучше ли коч возвратить, зимовье срубить или чумы частоколом обнести, перезимовать и далее морем идти? Ружей и винтовок у нас довольно, ежели чего, отобьемся. А в тундре с долгим обозом мы уязвимы.

— Разведаем, что здесь приключилось, и согласно диспозиции поступим. — Ивашка поискал взглядом Тренку, который все еще бродил подле становища. — Лазутчикам скажи, пускай дознаются, где можно упряжки с нартами подрядить и каюров* взять.

Лефорт тоже покосился на югагира:

— А что сродник княжеский говорит? Он же провидец, все наперед знает…

— Захворал Тренка, — опять уклонился Головин. — Худой стал…

— Ты говорил, нас должен жених поджидать в устье Енисея, — наседал Лефорт. — А тут, окромя разбойных людей, нет никого и подмоги ждать неоткуда. Знать, не прошли сюда чувонцы, а то и вовсе сгинули, поелику война. Ежели они не прошли, мы и вовсе не пройдем.

— Спешить не станем. Оскол и припоздать может, из-за сей распри… Прикажи команде схоронить товар.

— Каким же образом? — опешил Лефорт.

— Оставь, сколько нам потребно будет, остальное спусти под лед.

— Сие невозможно, Иван Арсентьевич! Граф свои деньги потратил!

— Знать, напрасно потратил… Товар след утопить! И поторопись приказание исполнить, ибо уже полночь. Надобно, чтоб ни одно чужое око сего не позрело.

У Данилы проснулось его немецкое скопидомство.

— Аглицкие винтовки по четырнадцати рублёв за штуку! Пороху двадцать один пуд! Свинцовых пуль на триста рублёв! А сколько рому гешпанского, и водки, и прочего добра?..

— В реку выльешь, — перебил его капитан. — И изволь проследить, дабы никто из команды не посмел злоупотребить. В дорогу одного бочонка довольно.

Лицо Лефорта набрякло и пожелтело, должно быть от небесного сияния.

— Я буду вынужден донести о сем самоуправстве генерал-фельдцейхмейстеру, — проговорил он голосом глухим и угрожающим.

— Донеси непременно! — тихо взъярился Головин. — А также сообщи: покуда шли реками да волоками к Енисею, на югагиров многие ясачные народы натравили и войну учинили по причине, нам не ведомой. Князя же их, Оскола Распуту, в железа забили и в срубе содержат. И спроси генерал-фельдцейхмейстера, отчего он, в Петербурге будучи, при дворе, сего не предотвратил? И предприятие, замысленное волею покойного государя Петра Алексеевича, подверг опасности великой! Ежели и вовсе не погубил…

Данила отступил, растерянно всхлопнул руками, глаза выкатил, не зная, чем и ответить.

— А на что… А кому мы невесту везем? — наконец-то выдавил он. — Коль жених в железах?

— И о сем спроси Якова Вилимовича! Коль он скажет тебе… Ныне же потрудись приказание исполнить в точности.

Головин развернулся и пошел к югагиру.

Тот стоял, оперевшись на узловатую лиственничную палку, и будто бы смотрел в желтую ночь.

— Ты бы не суетился, боярин, — не оборачиваясь, проговорил он. — Ложись-ка спать. Завтра в дорогу чуть свет.

— В дорогу? — подивился Ивашка. — Уж не пешими ли? Тренка не шелохнулся.

— Нганасаны упряжки гонят. Слышишь, оленьи рога стучат?

Ивашка так долго вслушивался в ночную тундру, что зазвенело в ушах и сквозь этот звон донесся далекий тихий плач, словно голос причитающей служанки очистился от безутешного бабьего рева, обрел высокий, чистый и благородный звук пения и теперь более напоминал колыбельную, ниспадающую с неба. Но в следующий миг сей голос пропал, ибо команда принялась скатывать товар на лед протоки и тонкий, еще не окрепший, он пронзительно зазвенел, расходясь трещинами. Грузные, окованные ящики скользили, ровно челны. А бочки и вовсе летели далеко, почти до середины, У команды что-то вроде игры учинилось — кто дальше запустит, и запускали со свистом и улюлюканьем.

Югагир на это и внимания не обратил.

— На одной нарте с невестой поедешь, — вдруг заявил он. — Оленей погонять каюры научат. Да зри вперед, не оглядывайся. И глаз с княжны не спускай, что бы ни приключилось. Поелику она несвычная на нарте ездить, привяжи, дабы на раскате ке выпала…

Его слова порадовать должны были бы, но встревожили: голос был у Тренки каким-то вымученным, словно говорил сквозь боль, но в следующий миг он сам и развеял тревогу.

— Да береги, чтоб очи не выхлестнуло, когда по кустарнику поедешь, — вроде бы даже весело стал наставлять он. — На что нашему князю невеста слепая? И от прочих напастей охраняй. В оленьем меху по первости ей хоть и тепло, да нелепо будет, по телу зуд пойдет. Так пусть она растелешится да в снегу искупается. Бань в сих местах нету. А ежели жарко станет, малицы снимать не след, довольно головы обнажить. Голова холод любит. И снегу стылого есть не позволяй, воду для питья за пазухой держи, чтоб не замерзла. Оленей не жалей, боярин. Нганасаны по всему пути предупреждены, менять будут, как выдохнутся.