Невеста для варвара - Страница 59


К оглавлению

59

И все-таки Ивашка ждал, когда Тренка предречет ему судьбу, скажет, что ждет его впереди, однако тот лишь вздохнул обескураженно:

— Нагадал бы я тебе дорогу добрую, но затворились мои очи! Да не кручинься, боярин. Привезешь невесту, получишь книгу вещую и сам прочтешь. И свою судьбу отгадаешь, и на что египтяны свинкса воздвигли.

В это время лед на протоке хрястнул и сбитый в кучу товар сам собой пошел на дно. На берегу суетились люди — привязывали к пороховым бочонкам кожаные мешки со свинцовыми пулями и, раскатив по льду, отправляли в образовавшуюся полынью.

— Сказывал же немцу, все одно утопнет его поклажа, — будто бы со смешком проговорил Тренка. — Сам и бросил… Никому не избегнуть рока!

И пошел в свое войлочное жилище, поставленное близ пожарища.

А Ивашка позрел, как команда, исполнившись хладнокровия, льет гешпанскии ром и водку прямо на стылую землю, и от ручья, пробившего в снегу русло до самой протоки, поднимается пар, послушал неясный, далекий шелест, доносившийся откуда-то с реки, однако покоя не обрел. Ничто не угрожало: дозор обошел стан за несколько верст и ничего, кроме следов нарт разбойных долган да бродячих оленей-одиночек, отбившихся от стад, не нашел. По Енисею тоже вряд ли бы кто отважился пойти, ибо ночью приморозило и густо пошла шуга — ее бесконечно шуршащий, шелковый звук и разносился по тундре.

Побродив еще вдоль протоки, он отправился к своему чуму, установленному сразу у столбов лабаза, и внезапно узрел, что из отдушины валит искристый дым. Полагая, что это позаботилась о нем команда, Головин откинул завесу и застыл в оцепенении…

Возле яркого костра в наряде подвенечном сидела Варвара! Самые разные и противоречивые мысли проскочили в голове, ровно жалящие искры, и от них, а более от блеска драгоценностей, сверкающих от пламени даже под покровом, Ивашка на миг ослеп. Кокошник каменьями расшит, жемчужное очелье, многоярусные бусы, тяжелые подвески, перстни и золотые запястья с самоцветами — все было надето в изобилии, все сияло и переливалось от огня. А она сидит, смотрится в увесистое серебряное зеркало, любуется собою…

Тем часом хладный пар ворвался сквозь открытый вход и, верно, ознобил невесту, заставил ее оторваться от зеркала.

— Закрой полог! — властно проговорила она голосом чужим и вздорным. — На меня дует! Мне зябко!

Не веря ушам своим, Ивашка приблизился к ней, откинул край покрова…

И отшатнулся, ибо это была Пелагея! И сидела она, как призрак, как оборотень, как наваждение!

— Кто тебе дозволил? — вскричала, натягивая покров. — Не тебе заглядывать, изрочишь!

— Что сие означает? — сладив с собою, спросил Головин. — Отчего ты здесь?

— Поди вон! — вновь прикрикнула Пелагея, будто не признавая его. — Не смей входить в мои палаты!

— Отчего это твои?! — оторопел он. — Ну-ка в сей же час убирайся! Зачем сюда пожаловала? Ступай к госпоже в лабаз!

А служанка внезапно метнула в него зеркало и затряслась, заорала дурниной:

— Да я велю выпороть тебя! Изыди вон! Эй, слуги! Отчего вы допускаете ко мне холопов, когда я за туалетом? Возьмите да отведите его на конюшню!

Разметавшиеся космы ее выпали из-под великоватого кокошника и вкупе с покровом попали в огонь. Шелк не вспыхнул, но затрещали волосы, и в тот же миг запахло паленым.

Но Головин не внял беде, которая приключилась со служанкой.

— Ты что такое говоришь, Пелагея? — спросил он. — И откуда сии драгоценности?

— Мое приданое! Прочь! Прочь из покоев невесты!

— Кто — невеста?.. — качал было Ивашка и осекся, ибо встретился взглядом и узрел: глаза были безумны…

— Я невеста! За чувонского князя просватана!

Головин выбежал из чума, словно кипятком ошпаренный, и, отдышавшись, огляделся: студеная тундра, желтый снег, сияния в небе полощутся. Схватил пригоршню снега, умыл лицо, еще горсть за пазуху сунул, дабы сердце скачущее охладить, — не охладил ретивое, все еще чудится, будто поблазнилась ему служанка княжны. Приблизился к чуму, тихонько завесу отвел в сторону — да нет же, Пелагея! Сидит и, зеркало на стенке утвердив, покров откинула, подвески примеряет. А на лице отчего-то гримаса страдания великого…

Тут Ивашку ровно молнией пронзило — где княжна, коль наряд подвенечный и приданое у служанки?!

На озаренном угольями стане уж никого, караульный, и тот спиною стоит, лицом к огню оборотясь, — греется, дозорные где-то в тундре рыщут…

Встал Ивашка на перекладину приставной лестницы, сердце из груди выпрыгивает — не доглядел! Не уберег!.. Переставил ноги на одну, другую, третью ступень, на шестой уж довольно близко стало до звездного неба, когда вдруг донеслась колыбельная — та самая, что грезилась намедни. Еще выше поднялся, дотянулся рукой до лабазного затвора и потянуть хотел, да замер, ибо услышал голос Варвары:

— Сгинь, пропади! Тьфу-тьфу-тьфу!

Ивашка и вовсе застыл между небом и землей, будучи в заблуждении, с кем она говорит. Да слава богу — жива!

Выждал, еще на ступеньку взошел, приложился ухом к дверце и услышал тихий, сдавленный плач. Сруб лабаза, пол и кровля за долгие годы иссохлись, закостенели и сделались как барабанная кожа, чуть тронешь — звенит, и оттого кажется, будто голос ее с небес льется.

— Не плачь, Варвара, — вымолвил капитан, не надеясь быть услышанным.

А она не только услышала — в тот же миг признала его, словно ждала…

— Иван Арсентьевич! — прошептала. — Пресвятая Богородица, спаси и помилуй мя…

И тогда не раздумывая Ивашка затвор откинул, просунулся в лабаз:

59