— От князя чувонского.
— Нуты сказал — князь! — зло засмеялся Алексашка. — Шаман ясачный! Да ведомо ли тебе, сколько таковых по Сибирским землицам? В каждом стойбище! И от каждого сего татарина опасности ждать, угрозы бояться? Всем княжон высватывать? Хоть и дурочек?..
— Прежние государи посылали невест югагирским князьям…
— Сами дураки, оттого и посылали!
— Тренка явился в год, когда царевича Алексея судили. — Брюс тереплив был и все еще хотел вразумить Меншикова. — Челобитную прислал, просил свидания, дабы упредить казнь и заодно невесту попросить. Как ты мыслишь, откуда неведомые миру чувонцы знают, что в Петербурге творится? Ежели они дикие люди с реки Индигирки?.. А сей Тренка назвал даже день, когда война со шведами кончится, и какого месяца и числа король Карл умрет. Как такое возможно, коли сие племя — варварское и темное?.. Петр Алексеевич разгневался тогда, заточил Тренку в острог, а перед смертью вспомнил. И сдается, пожалел о содеянном. От близости кончины разум его просветлился. Оттого и поручил мне сие дело…
Казненного Алексея Петровича граф упомянул умышленно, намекнув таким образом на причастность Меншикова к гибели единственного законного наследника престола: Меншиков подписался под приговором, а он, Брюс, нет…
На минуту задумавшийся было светлейший князь сделал вид, что стряхивает труху с камзола.
— Знать, Анна не солгала? И зрела записку с пророчеством?
— Откуда же мне знать? Мне Петр Алексеевич не показывал.
— Что ты говоришь сейчас, есть мистика! И домыслы досужие! Знаю я тебя!
— Эх, Александр Данилович, да нам ли с тобой судить о том? День и час кончины предсказал — сбылось… Меншиков что-то заподозрил и спросил с угрозой:
— Отчего же не нам?
Брюс мог бы сказать то, что думал, дескать, ты всего-то сын придворного конюха, а я, хоть и обрусевший, да иноземец, и никогда нам не уразуметь истинных причин, подвигающих сей народ и государей его на то или иное действо. Однако теперь отвечать так было нельзя, ибо строптивый и своенравный вельможа мог взбрыкнуть, словно жеребец необъезженный, да скинуть седока.
А въехать в покои Екатерины сейчас можно было лишь на нем…
— Да нам ли царей судить, Алексашка? — примиряюще сказал Брюс. — Божьих-то помазанников? Мы с тобой лишь присные их, и не более. Тем паче не ведаем, что нас ждет. — И пытливо на князя воззрился.
Меншиков притушил слегка горячку, как-то отвлеченно побродил по стойлу.
— Уж не хочешь ли ты сказать, что ясачные сии люди — провидцы? И знают, что сотворится?
Должно быть, светлейший много думал и о делах придворных, и о наследовании короны, и о положении царствующей ныне Марты Скавронской и, как человек, не лишенный здравого рассудка и крестьянского заднего ума, понимал, что вокруг российского престола происходит беззаконие и он, Меншиков, приведя свою бывшую прачку на трон, сам и совершает это беззаконие. А как многоопытный военачальник и полководец, ясно осознавал, что любая промашка в диспозиции и недооценка супротивника рано или поздно приведут к поражению. Ища выгоды, он всякий раз испытывал судьбу и, верно, чуял, что она уже трещит по швам, как рубаха, из коей давно вырос.
От всего этого он жил с предощущением близкой беды, а посему жаждал знать грядущее, дабы ее вовсе избегнуть либо умалить.
— У чувонцев календарь есть, по коему возможно изведать будущее, — потрафил его желаниям Брюс. — Все там прописано: когда и какой царь придет, отчего умрет, с кем и когда война случится, солнечные затмения, чума, неурожай, голодные годы либо, напротив, изобильные. Кто же овладеет сей книгой, тот сам прозорливым становится и способен всякому судьбу предсказать.
— Ну так уж и прозорливыми! — усомнился Меншиков, дабы скрыть жаркий, перехватывающий дыхание интерес.
— А вот скажи мне, Алексашка… Марта уговаривала тебя Марию за Головина отдать?
Светлейший князь подпрыгнул:
— Ты откуда знаешь?! Кто сказал?
— От югагира и знаю, от Тренки. Так все-таки уговаривала?
— Вспомнила, Петр Алексеевич наказывал выдать за сего капитана, когда тот камень приплавил, — нехотя признался Меншиков. — Вот и вздумала исполнить волю его…
— И ты согласился?
— Под кондиции, то бишь с условием… Но ныне сватовства не будет! Отменено, Головин государыню ослушался!
— Суть в том, Александр Данилович, что ваш с Мартой сговор в тот же час стал известен чувонцу Тренке.
— Ужель и про то в календаре писано? — изумился, Устрашился и все же не поверил светлейший.
— Про то не писано. Говорю же: кто прочитает его от копки до корки, сам сделается провидцем. Тренка прочитал.
— Не знаю, что и думать…
— Покойный государь поручил мне добыть сей календарь, — невозмутимо продолжал граф. — Вот я и сговорился с югагиром выменять его на невесту для князя их, Оскола.
— Знать, Головин ныне отправился за сей книгой?
— И не только за ней. Петр Алексеевич опасался, как бы чувонцы, владея календарем и зная грядущее, не вздумали бы полякам уподобиться и престола поискать. Головину поручено выведать их замыслы и по возвращении донести соответственно. А невеста — единственный предлог войти в сношение с их князем и его присными.
Светлейший ботфорты подтянул и уж бросился было к двери, но вернулся:
— Ты не врешь, Яшка? Не морок ли на меня наводишь свой чародейский?
— Вот крест тебе!
— Добро! Пойду матушке-государыне скажу! После такого известия она уж всяко опалу с тебя снимет и примете честью. — И опять дернулся к двери и назад. — И про Екатерину там прописано?