Невеста для варвара - Страница 74

Пронесло бы через всю ленскую землицу, но за перевалом со встречной в ответ окликнули:

— Сысой, ты, что ли?

— Я и есть! — отозвался Головин и хотел мимо проскочить, да в ущелье узко, по сторонам каменья да сугробы. Встречный же упряжкой своей полдороги заслонил и с нарты соскочил:

— Ага! Вот ты мне попался! — И ружье из-за спины тянет. — Таперь молись!

Головин невесту заслонил и тоже за винтовку, да видит, не поспеть — тот уж курок взвел и приложился. Ствол ружейный ему в грудь глядит, а дистанция — полторы сажени…

Мысль единственная проскочила — дай бог, чтоб пуля в нем застряла, навылет не прошла и Варвару не тронула…

И слышит, курок щелкнул — знать на морозе пистон застыл! Тут уж во второй раз судьбу испытывать Ивашка не стал, а прыгнул вперед, отшиб ружье и со всего маху кулаком промеж глаз. Встречный кубарем в снег и затих, а Головин уж не спеша ружье у него забрал, ножом упряжку отсек, нарту опрокинул и, дорогу освободив, проехал.

Тот же вылез из сугроба и кричит вослед:, — Ты хто?! Хто будешь-то? Сысой тако драться не могет!

После этого случая Иван винтовки стал под рукою держать, когда впереди встречные показывались, однако за перевалом людей поменее стало, в иной день вовсе никого не встретишь. Третья упряжка выдохлась уже за рекою Яной, ибо снега настолько заглубели, что за ночь олени не поспевали насытиться вдосталь, хотя Головин старался вставать на ветреных косогорах, где выдувает, а когда пурга начиналась, так и вовсе пережидал ее на одном месте. Раздобыть свежих оленей можно было у местных тунгусов, однако и они ушли с привычных кочевых путей, попрятали свои стойбища в глубоких распадках, чтоб дымов никто не заметил со стороны, и стада свои пасли в укромных местах, дабы следов не оставлять. И все-таки Ивашка отыскал одно такое пастбище, ископыченное оленями, поехал по следу и на другой день только узрел дымы над чумами.

Об обычаях туземцев давать на ночь гостю свою жену либо дочерей он еще от прадеда своего слыхал, потом от дошлых сволочей, но уж никак не думал, что самому доведется с этим столкнуться. Местный кочевник в ответ на предложение оленей поменять, привел ему женщину. Вначале Головин подумал, не поняли друг друга, ибо изъяснялись жестами, да тунгус, ничуть не стыдясь, оленьи портки с жены спустил и на срамное место указал, дескать, возьми ее, тогда упряжку дам, самую лучшую. Договор сей происходил в присутствии княжны, так Ивашка ее собою заслонил, как от пули, дабы не позрела, что тунгус требует. А тот жену гладит, губами чмокает, показывает, какая она сладкая, и к нему подталкивает. Головин понужнул своих притомленных оленей и сам за ними следом пешим пошел, ибо двоих в нарте уже не тянули. Пожалуй, на версту удалился, когда тунгус нагнал на своей упряжке и согласился на обмен, в приплату взявши одну из винтовок, поскольку назначения монет серебряных не понимал.

Эти олени и довезли до Индигирки, где никто не встречал и где снега были первозданной, без единого следа, чистоты…

Югагиры жили по сей реке всюду, по крайней мере вытаявших мест их стойбищ было довольно, однако, как и везде, люди ушли в потаенные места и на глаза не показывались. Простояв до ледохода и откормив упряжку, Головин все-таки собрал чум и поехал вверх по реке, откуда несло лед со следами человеческими и где леса были погуще. На третий день пути нашел он целую деревню — пять рубленых домов, сгоревших до основания, должно быть, еще прошлым летом. Побродив окрест пепелища, они поехали дальше и лишь еще через два дня наткнулись на заимку с просторной уцелевшей избой, стоящей в устье малой речки, впадающей в Индигирку. И здесь людей не было, пожалуй, с прошлого лета, и судя по брошенным полезным в тайге вещам, они бежали поспешно, как обыкновенно бегут от войны. В сенях лучковая пила даже осталась на стене, для сих мест штука редкостная и потому ценимая, а в самой избе — ведра деревянные, кадушка, ковшик и прочая посуда.

После долгой жизни в чуме Варваре приглянулось привычное рубленое жилье, и хоть радости она не испытывала, но Головин решил далее не ехать, да и не на чем было: полозья у нарт истерлись еще по насту, а после езды по мхам и каменным высыпкам они вовсе истончились и в любой час могли сломаться.

— Вот тут и станем жить, — сказал он, — покуда хозяева не явятся.

Хотела она спросить — а что будет, коль не явятся, но не посмела. И верно, от мыслей, в тот миг пришедших, про себя отреклась, перекрестившись троекратно.

Ивашка же загадал: если к Троице никто не придет, то можно вспять поворачивать, и никто ему не посмеет сказать, что он слово нарушил, долг не исполнил. И уж не на оленях возвращаться, а малый, легкий челн смастерить, чтоб только двоих поднимал, и быть сам себе гребец и сволочь.

До ледостава реками можно обратно уйти на Енисей, там перезимовать и с весною — дальше. Пусть на обратный путь два года уйдет, три или четыре, все равно, ибо идти-то не с чужой, просватанной и благословленной невестой — с княжною вольной, никому и ничем уже не обязанной…

Только бы сотворилось, что загадал!

Варвара же на Индигирке присмирела, настороженной сделалась, от любого шороха и треска вздрагивала, и не то что вволю смеяться — улыбаться перестала и отай* молилась, уйдя под дерево. Ивашка ей не мешал и тем временем своими делами занимался — надо было пропитание добывать, поскольку мясо закончилось, а резать оленя жалко, может еще сгодится. Взял ружье, обошел вокруг заимки и матерого глухаря застрелил. Пошел назад вдоль речки, а вода на перекате бурлит от рыбы, верно, на икромет поднимается. Мелко, так спины торчат, и сети никакой не надо! Разулся, залез и давай руками ловить и на берег выбрасывать.