Невеста для варвара - Страница 46

— Отчего же?

— А оттого, боярин, что время малую беду в великую обращает. Меня Оскол в Петербурх послал, дабы я царя упредил и остановил его руку казнящую. Не сдержал юности своей, зело уж хотел изменить, что в вещей книге прописано, и наследника спасти… А что приключилось? Царевича удушили, царь сыноубийцей стал. На престоле ныне женка гулящая, а окрест его разврат и пагубные страсти. Я с товарищами семь лет в остроге томился, а Оскол не женился и не родил сына. Ныне везем ему невесту, и все одно, война затевается. Избежим ее в сей час, завтра великой бедой отзовется… Царь послал тебя замыслы наши выведать и Коло-дар добыть потребовал. А на что ему книга, и сам не знает. И немец, товарищ твой, не знает… Познать грядущее-то возможно, да изменить его нельзя, и в том великая печаль, боярин…

Загруженный коч уже качался на воде, команда и сволочи были на борту; один загребной Мартемьян, удерживая судно за чалку, оставался на берегу.

— Иван Арсентьевич! — кричал Лефорт. — Поднимайся скорей, лешие кругом!

Головин оглянулся — вроде бы пусто. И когда они с Тренкой взошли на судно, тоже ничего не увидел, даже в подзорную трубу. Но едва оттолкнулись от берега, как над рекою, перебивая птичий гвалт, вознесся голос. Оказывается, лешие петь даже умели.

— О чем он поет? — спросил у Тренки Ивашка, прислушиваясь и испытывая озноб — усиленный водою, голос казался громоподобным.

Югагир послушал и сказал:

— Он не поет. Он плачет…

8

Рекой Печорой до усинского устья скатывались вниз, да еще пособный ветер пузырил парус до барабанного звона, и посему шли днем и ночью. Сволочи, набираясь сил, гребли мало и зарезали второго телка, ибо по быстрой Усе путь лежал вверх, до самых Вечных Гор. А следовало поспешать, ибо Уса в верховьях судоходной бывает лишь в половодье, когда в горах тает снег. Места пошли дикие, берега необжитые, однако всяческих ладей, челнов, павозков и малых торговых кочей встречь попадалось более, чем на Вычегде. С Поморья мягкую рухлядь везли, бочки с рыбой, жир тюлений, а обратно — хлеб, железо, инструмент, порох, свинец и прочий припас. Однако едва вошли в Усу, как вновь ощутились безлюдье и дикость низких болотистых берегов. Изредка мелькали маленькие, отроческого вида, люди, как и лешие, одетые в шкуры; они же иногда попадались навстречу, скользя на узких и коротких лодчонках-душегубках, также сшитых из шкур, но уже не махали руками, а как-то скорбно и уныло провожали взглядами двенадцативесельный коч, казавшийся здесь кораблем великим.

Это были оленьи люди, и комариная их земля прозывалась Большеземельской тундрой.

Но чем выше поднимались Головин сотоварищи, тем чаще встречали торговых людей, спускавшихся по течению. Покуда расходились бортами, переговаривались, спрашивали об уровне воды, нет ли разбойных людей, что на волоках творится. Иных, лишних вопросов не задавали: народ здесь ходил бывалый и оттого опасливый, много не болтали. Встречные Усою пугали, мол, не поспеете ко сроку, сядет вода, а на уральском каменном волоке судов скопилось, сволочей не хватает, уже и каторожных пригнали.

И все ругали не Демидова, а его управляющего, который распоряжался на тяжелом волоке.

Сволочи гребли и жаловались, что дышать здесь тяжко из-за смердящих болот, особенно в безветрие скоро выдыхались и все ждали некой горы Ураны, где все переменится и уж потом до самого Уральского камня земля, деревья, мох и сама вода начнут источать благоухание. Но коч миновал поворот за поворотом, уж и ночи не стало вовсе, и солнце вставало, едва коснувшись окоема, даже оленьи люди пропали, а заветного места все не было. И вот наконец впереди по правому берегу показалась каменная гора, и гребцы возрадовались, заговорили даже самые молчаливые:

— Урана! Урана!..

И так благоговейно, с чувством, будто и не сволочи вовсе. Однако еще два дня обливались потом, изнывали от гнуса и стыли от студеных дождей, прежде чем ее достигли.

За горою даже свет переменился, поскольку дотоле виделся сквозь комариную тучу, висящую над судном; здесь же в мгновение единое просветлело и тихо сделалось, будто уши заложило. И дух стоит благостный! А капитан тем часом лоции сверял и судовые записи вел. Вздумал местоположение горы определить, но глянул на матку, а стрелка крутится, ровно заведенная игрушка немецкая! Тогда он перенес компас на нос коча и пистоли из-за пояса вынул, дабы не возмущали магнит, однако стрелка все одно дергается и дрожит, как перепуганная кобылица.

Мартемьян в ноги Головину рухнул:

— Дозволь, хозяин, к берегу пристать! Коль мы босыми на гору сию взойдем — силы наберемся и уж до волока доч гребем. Здешняя землица силы дает.

— А не знаешь, отчего матка пляшет?

Артельный покосился на компас:

— Чует, должно быть, слезы божьи.

— Слезы?..

— Сказывают, когда Господь землю создал, то спустился с небес и босыми ногами сюда наступил, дабы позреть на свое творение. А как увидел вокруг хлябь да грязи болотные, так заплакал.

Тут и Тренка из своего чума появился и говорит:

— Чалься, боярин. След мне на землю сойти.

Из соображений безопасности капитан строго-настрого приказал нигде не приставать, наночлегстаиовиться на якорь, тем паче в таких глухих местах, и если дрова кончатся, то на берег высаживаться с челнока, что был закреплен у кормы. И отказал бы сейчас даже югагиру, дабы команде не спускать, но тут из трума на палубу явилась Варвара, а служанка ее говорит:

— Княжна желает по травке походить и сим воздухом подышать вволю. Мы уж задохлись в труме.