Невеста для варвара - Страница 7

Брюсу вдруг жарко стало. Невзирая на этикет, камзол расстегнул и стащил, словно липкую шкуру. И почуял: настал нужный час.

— Отчего же кручину, да еще смертную? — спросил, борясь с внутренним трепетом.

— Оттого что знания грядущего ввергают человека в печаль великую.

— Мне, мужу ученому, пристало жить умом. Я в ваши чудеса не верю, а посему не знаю тоски. Печаль-кручина и прочие нелепицы — удел придворных дам и бездельников.

— Как же ты станешь читать Колодар, коли не ведаешь письма чувонского?

— Ты и научишь. Покуда едем в Петербург невесту сватать.

— Не выучить мне тебя, немец.

— Я способен к чужим языкам и письму. Менее чем за год овладел японским, когда Денбея ко мне прислали, и ныне иероглифы могу начертать всяческие. Полагаю, ваше письмо не мудрее.

— Наше попроще будет, — согласился югагир. — Да не выучить тебя, оттого что я темный, слепой. А для дела сего зрение вострое потребно.

— Жаль…

— Неужто ты готов познать письмо, дабы прочесть всего одну книгу?

— Во имя сей книги готов на большее. Тренка оценил решимость, но все еще пытал:

— А ты хотел бы в сей же час узнать, что станется с тобою в скором времени?

— Хочу!

— Коль в чудеса не веришь, зачем же искушаться тем, чего не бывает и быть не может? А не боишься, коль ум за; разум зайдет и затмение случится?

— Это как же — ум за разум?

— Подобно солнцу, когда оно за луну заходит. И морок бывает средь бела дня.

— Не боюсь.

— Ты же испытал и убедился: мое слово верно.

— Имел честь… И все одно, желаю.

— Ежели я смерть тебе напророчу? Скажу, ты нового утра не позришь?

Граф взглянул на костлявые кулаки Тренки и расправленные после цепей плечи, однако же не дрогнул.

— Ты сего не скажешь, — вымолвил уверенно. — Покамест я здоров и нахожусь в остроге, под охраной. А ты руки на меня не поднимешь. От чего еще мне смерти ждать?

— А матица рухнет! Как раз под ней сидишь. Брюс взглянул на потолок.

— Чего же ей рушиться? Все крепко сделано, и трещинки не видать.

— Верно рассудил. — Показалось, югагир усмехнулся. — Знать, и впрямь не боишься грядущего.

— Так говори, что меня ждет?

Тренка опустил слепые глаза к белому, скобленому полу.

— По возвращении в Петербурх царя схоронишь. А вскорости будет тебе отставка и удаление от всех придворных дел. Не то что хула и опала, но за самовольство, проявленное из дерзости и гордыни ума твоего, попадешь в немилость. И жизнь свою окончишь в бесславном уединении, в годах преклонных, забытый прежними друзьями…

— Это мне по нраву! — поспешно, боясь спугнуть удачу, воскликнул граф. — Меня давно уж не прельщают звания и дела государственные. На сей ниве я всего достиг при императоре Петре Алексеевиче, а служить Марте Скавронской не желаю.

— И смел изрядно, — одобрил югагир. — Ну, добро, будет тебе Колодар, коль грядущего не страшишься. Но прежде устроишь смотрины невест для нашего князя. И высватаешь ту, коей заповедано роком стать женою Оскола. Получишь дозволение царицы нынешней, дабы никто не смел сказать, мол, воры мы и княжну насильно умыкнули. Ладьями обеспечишь, дашь верховых и вьючных коней, чтоб приданое доставить, хлебный и прочий припас на дорогу. Да пошлешь со мной на Индигирку-реку своего верного человека. Мы и дадим ему книгу, когда князь невесту возьмет…

Граф о подобном и думать не смел и только подбирал убедительные слова, чтоб уговорить Тренку взять с собою сопровождение. А поэтому не сдержался:

— Сам поеду! Дабы принять из рук в руки!..

— Тебе в Питербурхе быть тем часом, — строго оборвал его югагир. — В хоромине своей схоронись и сиди. Токмо гляди, под матицу не садись…

— Отчего же мне дома сидеть? Я готов к путешествию!

— Ты-то готов, да обратный путь тебе заказан. Обидно же будет умирать с книгою нечитаной?

Брюс вздрогнул, вытянулся в струнку, словно в предсмертной горячке, после чего обвял и спросил обреченно:

— А разве не избегнуть смерти, если ведомо, где она ждет?

— Несмысленный ныне народ, — со вздохом заключил Тренка. — Вроде ученый муж, ума палата, а ровно отрок… Смерть можно обмануть, но рока не избегнуть. Как станешь ворочаться, в устье Оби-реки налетят на тебя верховые оленьи люди и пустят зверовые стрелы.

— Если, зная, что налетят, я броню надену, кольчугу?..

— И правда, спасут сии доспехи. Одна токмо стрела отскочит и, скользнув по латам, легонько уязвит колено. И ты потом скажешь, мол, лучше бы я не надевал защиту и был сражен в один миг.

— В чем же суть? Я не единожды был ранен и шпагою, и пулей…

— В том, немец, что оленьи люди стрелы свои сначала держат в горшке с тухлым мясом, а затем стреляют, — терпеливо объяснил югагир. — Колено загниет, а ты, заместо того чтоб сразу же приморозить ногу и попросить товарищей отсечь ее, станешь надеяться на спасение.

— Я отсеку! Или велю товарищам…

— Верно, и опять смерть проведешь. Но дабы ты набрался сил для дальнейшего пути, тебя внесут в старое зимовье и камелек растопят. Заиндевелые стены оттают и потолок… Отогреешься, и поклонит тебя в сон. И будешь землею похоронен заживо.;

— Но отчего землей?!

— А оттого, немец, что так уж устроены сибирские промысловые зимовья. Заместо крыши делают накат из бревен и засыпают глиной, чтоб не мочило дождем и для тепла. На ней потом летом трава растет… От камелька растеплется земля, не выдержит старая гнилая матица и рухнет. Тогда и скажешь: уж лучше быть стрелою убитым…

Граф долго молчал, и белая его рубаха с кружевным жабо почти насквозь пропиталась потом, а из-под плотного парика бежали струйки. Он хватил полчарки казенного крепкого вина, однако не заглушил томящую его жажду.