Невеста для варвара - Страница 61

— Аинаах!

Тренка повернулся и пошел неуверенно, шаря путь палкой, в которой ранее не нуждался. Сунулся сначала к реке, затем к пожарищу, а от него к оленям и в упряжке запутался. Выбрался кое-как, нащупал нарту, сел, огруз и будто рассыпался.

А Головин в тот же час вспомнил, как он, еще будучи мичманом, по приказу адмирала поднимал со дна Невы шведское военное судно, затопленное бог весть когда и в малую воду мешавшее ходу кораблей. Судно бы давно замыло, будь оно вдребезги разбитым, а тут стояло на дне це-лехонько, разве что мачты срублены, и каждой весной его поднимало льдом и волокло по фарватеру, иной раз до полуверсты. Храбрецы ныряльщики обвязали его канатами, а мореходы во главе с Ивашкой ворота на берегу поставили да стали тянуть. И в три дня выволокли на речную отмель. Пушки-то с сего корабля давно подняли, но любопытно было глянуть, что в трумах сохранилось. Полезли глядеть и много всяческих старых вещиц вынули — ружья столетней давности, компас-матку, угломерный инструмент, пряжки, монеты и прочие медные и железные безделушки. А государь о сем узнал и вздумал сам поглядеть, чтоб узнать, как шведы в прошлом корабли строили. Да сразу поехать не сподобился, и когда явился некоторое время спустя, от судна осталась куча гнилого деревянного хлама. Можно сказать, на глазах сопрел!

И Тренка тако же: из острога вышел бодрый, здоровый и вроде не такой старый, а тут за несколько месяцев в развалину обратился…

Когда расселись по нартам, уже темно стало. Для наряда из оленьих шкур и покрова не требовалось, Варвара с головою в великоватой малице утонула, обратившись в меховой клубок. Ивашка ее впереди себя усадил и, как советовал югагир, мягким ремешком прихватил, ибо у нарт хоть спереди и сзади есть невысокие пряслица, но с боков лишь по паре шестов привязано, и сама площадка не широкая, да еще войлоком чумным покрыта, сверху шкурой застелена: и впрямь, коли накренятся, так и соскользнуть легко. А вожжей в упряжке нет, только долгая палка-хорей, которой след и погонять, и тормозить на спусках, и управлять.

Каюры закричали: «Хор-хор!» и отъезжать стали, выстраиваясь парами в ряд. Упряжка Головина была привязана за прясло передней нарты, на которой сидел каюр и стоял один из сундуков с приданым. По чину ему, капитану, да еще с невестой для югагирского князя, следовало бы напереди ехать, однако тронулись они последними — верно, такие уж у них обычаи здесь были. Хоть Ивашка и поднял хорей, но оленей и понукать не пришлось, сами побежали, влекомые передней упряжкой.

И с той минуты началось бесконечное движение: снежный порох сечет глаза, нарта бежит по кочкам, ровно по волнам скачет — только держись. Снегу еще мало, олени легко бегут, и рогами меж собою постукивают, и звук сей звонкий, ровно колокольчик — зажмуриться, так чудится, на тройке свадебной скачут. От этого ли или от чего иного Варваре весело сделалось — засмеялась негромко, а Ивашка, впервые услыша смех ее, и вовсе вдохновился.

— Втрое скорее, чем на коче идем! — воскликнул он. — Ни гребей тебе, ни паруса и все прямицей!

Но тут же и увял: чем скорее путь, чем быстрее мелькают утлые деревца, тем скорее расставание.

И Варвара примолкла…

А каюр на передней нарте знай погоняет:

— Хор-хор!

Да хореем чертит темное небо. Тундра же летит прочь без оглядки, и разве что редколесьем мелькнет, мягким мхом под полозьями покажется, то камешками загремит присыпанными снегом, а то расстелется ровной, будто столешница, и тянется долго, от чего чудится, по воздуху нарта летит. Порой Ивашка заговорить пытался с Варварой, да слова все вертелись на языке искусительные, запретные, и посему он еды предлагал или сласти — яблочки сушеные, но невеста отказывалась и за весь день только раз воды попила из баклаги, которую Головин под малицей держал. И несколько слов всего обронила.

— Сладкая водица, — сказала. — И голову кружит, ровно вино…

Так ехачи долго, покуда в небе вновь не развесились занавесы сияния, а знать ночь близко. Останавливались редко, если у кого нарта опрокинется или по неопытности кого-то из команды олени в постромках запутаются и лягут. Да и то на несколько минут, и можно успеть размять затекшие ноги. И пожалуй, верст сорок одолели, прежде чем встали на ночевку. Каюры ловкие тут же оленей распрягли, пустили пастись, а сами в четверть часа чумы поставили и огни развели. Обрядившись в меха, офицеры и нижние чины словно слились с каюрами и разве что ростом отличались — сразу никого не узнать. И глядь, среди них что-то белое мелькнуло, лишь по покрову Ивашка определил служанку княжны, которая весь день где-то на передних нартах ехала. Окликнул, но Пелагея даже головы не повернула, а важно прошествовала мимо и скрылась в чуме — знать, еще не наигралась…

Поужинали вчерашним вареным мясом и строганиной, которую приготовили каюры, и все без хлеба — поскольку дорога притомила, печь лепешки не стали, выставили караул и спать повалились. Ивашка заместо служанки снеди принес Варваре и, дабы в смущение не вводить, оставил одну. Но когда снова заглянул, пища оказалась не тронутой — княжна всего несколько листков сушеных яблок съела. Сидит у крохотного костерка, хворост подкладывает и в огонь глядит.

— Пирогов московских хочется, — пожаловалась. — Матушка со стерляжьими брюшками пекла и с визигою…

— Ты уж прости меня, — повинился Головин. — Се я обрек тебя на страдания.

— Не ты, Иван Арсентьевич, — отозвалась Варвара. — Самой мне вздумалось счастья поискать от тоски беспросветной. Молилась я тайно, Господа просила, чтоб позволил на мир позреть. Батюшка-то меня далее двора своего не выпускал даже на праздники. Я на волю глядела либо из светелки своей, либо сквозь щелку. Мне и чудилось: есть на свете Москва, и далее уже край. А мы едем и едем, но его все нет.